Теряя драгоценное время, рискуя быть замеченным с дороги, он все же не удержался и вошел в развалины замка. Стены, черные, обломанные, точно гнилые зубы в пасти великана, сомкнулись вокруг, и его пробрал озноб. Но непонятное упрямство гнало Ораста вперед, заставляя забыть страх и отвращение.
Трупов уже не было – должно быть, погибших предали земле. Однако в сером свете наступающего утра видна стала кровь на камнях, засохшая, черная, но от того вид ее был еще тошнотворнее. Ораст не мог отвести глаз от бесформенных пятен, точно в надежде, что, разгадав эти зловещие письмена, он сумеет проникнуть в скрытую от него доселе тайну. Все, что связано с кровью, обрело для него с недавних пор совершенно особенное значение.
Разумеется, он захотел пройти в свою бывшую комнату. Хотя там не оставалось ничего, что принадлежало бы ему, ибо он успел забрать все свои пожитки перед бегством, искушение казалось непреодолимым. Но пожар сделал большую часть замка недоступной. Обрушившиеся перекрытия, завалы и провалившиеся галереи превратили дом в смертельную ловушку. С содроганием Ораст представил, что сталось бы с ним, останься он в Амилии. Воистину, неисповедимы пути Митры!..
Пресытившись зрелищем разгрома, он двинулся в путь. Но еще долго пытался, восстанавливая в памяти план замка, представить себе, где мог погибнуть барон Тиберий и где обрели смерть эти дерзкие псы, его сыновья… Картины в мозгу его рождались на удивление отчетливые, яркие, и доставляли жрецу необъяснимое, болезненное удовольствие. Погруженный в свои думы, он почти не видел дороги.
Разумеется, пешком он до Тарантии не дошел бы и за седмицу, что бы там ни говорила Марна, намеренно отправившая его в путь как можно раньше, в надежде, что к вечеру он окажется на месте; но, непривычный к долгим пешим переходам, Ораст вскоре изнемог и, добредя до реки, рухнул в тени кустов, чувствуя, что не в силах сделать и шагу.
Однако, когда он услышал скрип телеги, приближающейся к мосту со стороны Амилии, и грубые понукания возницы, силы нашлись невесть откуда, и он выбежал на тракт, отчаянно размахивая руками.
Он был уверен, что повозка не остановится… Но, вопреки ожиданиям, поравнявшись с ним, крестьянин натянул вожжи. Тощая пестрая лошаденка, всхрапнув недовольно, остановилась, мотая головой, чтобы отогнать вьющегося над нею слепня.
– Чего раскричался-то? – с подозрением оглядел его возница. – Ехать что ль хочешь?
Ораст с трудом разобрал слова, таким тягуче-мутным был деревенский говор. Однако смысл вопроса вполне дошел до него и, не уверенный, что крестьянин, в свою очередь, поймет его аквилонский, большей частью заимствованный из книг, молча суматошно закивал.
– Так садись, что ли! – приглашающе махнул рукой возница. – Куда едешь-то?
Торопливо, опасаясь, как бы спаситель его не передумал, Ораст вскарабкался на телегу рядом с ним. За спиной у него громоздились тюки шерсти, свернутая овчина, какие-то мешки и кринки, и он понял, что крестьянин направляется в город на ярмарку. Неужели в Тарантию?
– В столицу, – скороговоркой пробормотал он и зачем-то добавил, – В Золотой Храм.
Сказал, и тут же осекся, в отчаянии готовый вырвать себе язык, чтобы не болтал чего ни попадя. Ну как, Митра помилуй, угораздило его быть столь неосторожным?! Возница, без сомнения, запомнит случайного попутчика, слова его отложатся в памяти, и потом, когда покушение свершится, он обязательно вспомнит все, донесет стражникам, Ораста схватят, будут пытать, а потом костер… Костер… Ораст внезапно поймал себя на том, что застыл, не смея даже вздохнуть, а возница говорит что-то, чего он даже не слышал.
– Что? Простите – я не понял… – пробормотал он со страхом.
Крестьянин повел плечами.
– …и я, говорю, в столицу. Жена послала на ярмарку. Продашь шерсть, говорит, хоть дом, может, достроим. Третью зиму уже ковыряемся – всего ничего осталось. Полы настелить, да крышу, да очаг поставить, трубу вывести… Делов-то, говорит… А шерсть продали – и как раз бы хватило. А то и плотнику заплатить нечем. А я ей говорю, поеду, только дорога-то до столицы неблизкая. Что угодно случиться может…
Речь крестьянина, монотонная, неразборчивая, текла, подобно заболотившейся речке, мелкой, грязной, упрямо пробиваясь сквозь осоку, топи и отмели, и Ораст вскоре утратил нить рассуждений и лишь сидел, время от времени кивая, чтобы показать, что внимательно слушает.
Митра! Как же он испугался! Должно быть, это развалины Амилии так подействовали на него. Да еще усталость… Иначе он сразу сообразил бы, что в словах его не было ничего непоправимого. Крестьянин толком и не расслышал, что жрец говорил ему. И потому, даже доведись ему услышать, что в Храме Тысячи Лучей было совершено преступление, ему никогда и в голову не придет связать это со случайным попутчиком, мало ли зевак, охочих поглазеть на церемонию. Все, что ему было нужно, это благодарный слушатель – судя по всему, дома с женой не очень-то поболтаешь – и теперь, преодолев первоначальную робость перед Орастом, он тараторил без умолку, не ожидая ответа. И жрец, приободрившись, даже нашел в себе силы вслушаться в мерное журчание бессмысленно петляющего рассказа.
– …а она мне и говорит, мол, лошадь не забудь подковать, – продолжал возница жаловаться на жену. – А где ж я ей кузнеца-то найду? Коваль-то наш того…
– Он выразительно развел руками. И Ораст почувствовал, что от него ждут реакции более содержательной, нежели согласное мычание, неохотно спросил:
– А что же кузнец ваш? Что с ним стряслось-то? – Он поймал себя на том, что подсознательно подражает неграмотной речи крестьянина, точно надеясь, что так тому будет проще понять его. – Уехал, что ли?
– Какое, уехал! – Крестьянин надул щеки, точно чтобы придать особый вес своим словам. – Отдал душу Митре. Вот ведь как!
Ораст чуть заметно пожал плечами. Неужели до того в деревне никто не умирал? Что же тут особенного? Но крестьянину, как видно, не терпелось выложить все до конца, ибо история эта, как видно, была из тех, что производят на простаков неизгладимое впечатление, и они обсуждают ее между собой изо дня в день, пересказывая один другому, уснащая красочными подробностями, на ходу сочиняя новые, так что по нескольку лун кряду вся деревня не говорит ни о чем больше – и какой же радостью тогда становится новый слушатель, которому можно пересказывать случившееся до бесконечности, наслаждаясь его удивлением, недоверием и ужасом. Точно вспахиваешь девственное поле…
И такой целиной стал для возницы Ораст.
Две или три клепсидры спустя он уже стал жалеть, что вообще окликнул повозку. Идти пешком казалось предпочтительнее. Ему пришлось выслушать всю историю кузнеца Ситена со младых ногтей, историю его женитьбы на местной красавице Мариль, дочери печника, к которой сватались из трех деревень окрест, а она все же пошла за кузнеца, да только счастья ей это не принесло, потому что лупил он ее до крови, даже когда понесла… И о рождении дочери Мариль и Ситена, и о том, как забил кузнец жену до смерти, силушки не рассчитав, прогневавшись, что не сын оказался первенцем, а никчемная девка… И как мучился и каялся Ситен после смерти Мариль, как приносил Солнечному Богу жертвы и как поклялся любить дочку пуще жизни.